Общество спектакля

Общество спектакля #

Нечаев вернулся в Россию все в том же 1869 году; за границей он пробыл меньше половины года, однако, как видим, успел сделать весьма много. В Москве, где он остановился, Сергей Геннадиевич приступил к «афильяции» революционных пятерок по методу Н. А. Спешнева, одного из самых радикальных деятелей времен Петрашевского. Сам Спешнев составил в свое время такой черновик «обязательной подписки»:

«Я, нижеподписавшийся, добровольно, по здравом размышлении и по собственному желанию поступаю в Русское общество и беру на себя следующие обязанности, которые в точности исполнять буду:

  1. Когда Распорядительный комитет общества, сообразив силы общества, обстоятельства и представляющийся случай, решит, что настало время бунта, то я обязываюсь, не щадя себя, принять полное и открытое участие в восстании и драке, т. е. что по извещению от Комитета обязываюсь быть в назначенный день, в назначенный час в назначенном мне месте, обязываюсь явиться туда и там, вооружившись огнестрельным или холодным оружием или тем и другим, не щадя себя, принять участие в драке и как только могу споспешествовать успеху восстания.
  2. Я беру на себя обязанность увеличивать силу общества приобретением обществу новых членов. Впрочем, согласно с правилом Русского общества обязываюсь сам лично больше пятерых не афильировать.
  3. Афильировать, т. е. присоединять к обществу новых членов, обязываюсь не наобум, а по строгом соображении, и только таких, в которых я твердо уверен, что они меня не выдадут, если б даже и отступились после от меня; что они исполнят первый пункт и что они действительно желают участвовать в этом тайном обществе. Вследствие чего и обязываюсь с каждого, мною афильированного, взять письменное обязательство, состоящее в том, что он перепишет от слова до слова сии самые условия, которые и я здесь даю, все с первого до последнего слова, и подпишет их. Я же, запечатав оное его письменное обязательство, передаю его своему афильятору для доставления в Комитет, тот — своему и так далее. Для сего я и переписываю для себя один экземпляр сих условий и храню его у себя как форму для афильяции других».

Общество, которое строил, афильируя направо и налево, Сергей Нечаев, носило красноречивое название «Народная расправа». Символом движения был топор.

Сергей Геннадиевич сколотил «Народную расправу» в одиночку, действуя в своем излюбленном стиле и проявляя чудеса изобретательности. Один из членов общества позднее вспоминал: «Нечаев устраивал вербовку в члены общества разными средствами, и тех, кто не поддавался на его желание, обставлял таким образом: окружал их незаметно для них самих такими людьми, которые все старались уговорить не желавших. <…> Старания эти вели к тому, что не желавший поддавался сначала только на пожертвование в пользу дела деньгами, потом, связавши уже себя этим пожертвованием, вступал в дело и лично. Вообще Нечаев обладал удивительною ловкостью к тому, чтобы склонить к участию в обществе; он умел представить это дело в таких, придать ему такой характер общего дела, что силою этих доводов увлекал за собою». Все это очень похоже на вербовку в религиозную секту; Нечаев и сколачивал не партию, но секту, право быть духовным отцом которой оставлял за собой.

Разумеется, все члены тайного общества, видевшие бумагу за подписью самого Бакунина, думали, что Сергей Геннадиевич не замыкает их организацию на себе, но является связующим звеном между ними и «Комитетом». Нечаев по-прежнему не ставил ни в грош ни в денежку ни своих соратников, вернее сказать, своих солдат, ни их убежденность и крепость духа, предпочитая, чтобы их связывал воедино страх, одна из самых сильных эмоций. Как известно, самые низменные эмоции очень часто являются самыми сильными. Нечаев предпочитал действовать наверняка и потому предпочитал опираться именно на низменные эмоции. Широко известны показания в суде уже цитированного нами нечаевца Кузнецова, их обыгрывает в своем романе Достоевский:

«…Один раз Нечаев пришел к нам и сказал, что сделалось Комитету известно, что будто кто-то из нас проговорился о существовании тайного общества. Мы не понимали, каким образом могло это случиться. Он сказал: “Вы не надейтесь, что вы можете проговориться, и Комитет не узнает истины: у Комитета есть полиция, которая очень зорко следит за каждым членом”. При этом он прибавил, что если кто из членов как-нибудь проговорится или изменит своему слову, и будет поступать вопреки распоряжениям тех, кто стоит выше нашего кружка, то Комитет будет мстить за это».

«Вечеринка». Картина В. Н. Маковского

Все это выглядит довольно зловеще, но вместе с тем немного напоминает детский сад. Не следует недооценивать «несерьезных» людей и «несерьезные» организации. История показывает, что именно они берут в руки ситуацию по-настоящему «серьезные» моменты. Впрочем, для Нечаева такой момент истины так и не наступил.

Жизнь часто припирала Сергея Геннадиевича к стенке; он знал, что именно будучи припертым к стенке, можно действовать замечательно, просто великолепно; вся история создания его организации есть, в той или иной степени и в той или иной форме, история «припирания» к стенке тех, кто ее составлял. Свой собственный опыт он обобщал на подвластных ему людей; но такое обобщение оказывалось не всегда продуктивным. Слабаками для него были все; равных себе по степени фанатизма, жестокости и самоотречения вокруг себя он не видел.

Страх будущих членов организации перед карательными органами государства помогал Нечаеву в их вербовке; страх уже завербованных перед Комитетом обеспечивал их управляемость. До определенного момента страх был действенным орудием; но, зациклившись на этом орудии, Нечаев сам готовил своему предприятию катастрофу.

Катастрофа Нечаева носила характерное русское имя Иван Иванович Иванов. Иванов был один из наиболее независимых и авторитетных членов «Народной расправы». На одном из собраний, речь шла о расклейке написанного Нечаевым воззвания, он категорически отказался повиноваться посланцу «Комитета».

Это был бунт. Сергей Геннадиевич решил обратиться к последнему аргументу, пригрозив, что дело пойдет на рассмотрение Комитета. Иванов ответил, что это ничего не изменит. Нечаев был потрясен. «Как, вы выступаете против Комитета?!» — «Комитет всегда решает так, как выгодно вам».

Корабль дал течь. С собрания кружка Нечаев ушел ни с чем. Уладить ситуацию было уже невозможно. Иванов сознательно шел на конфликт, давая волю раздражению, накопившемуся за время пребывания в нечаевской секте. Он заявил, что не верит ни в какой комитет и не станет подчиняться Нечаеву, не отдаст ему деньги, собранные для общества, а устроит на них свой собственный кружок. Угрожал он и сдачей членов общества в руки полиции.

И тогда «Комитет», то есть сам Нечаев, принял решение: убить. Верный своему принципу извлекать из любого события пользу, глава «Народной расправы» решил использовать убийство Иванова для сплочения членов своей организации. Все члены нечаевской пятерки были обязаны присутствовать при убийстве, все они должны были быть повязаны кровью жертвенного студента.

Кружковцы согласились не сразу, но магнетизм Нечаева, страх перед возможным доносом Иванова и невидимым Комитетом сделали свое дело: Иванова заманили в западню и убили. Убивали страшно непрофессионально и истерично; один лишь Нечаев был как всегда хладнокровен, несмотря на то, что несчастный, сопротивляясь, изгрыз его большой палец.

Полиция напала на след довольно быстро и безо всяких усилий переловила всех соучастников, пребывающих в жестоком смятении духа; ускользнул лишь организатор и идейный вдохновитель. В описании его примет, разосланном полицией, фраза: «вместо усов еще пух». Такой вот человек, с пухом еще вместо усов, скрутил в бараний рог — да что там, вил веревки из своих подельников, так сильно отличающихся друг от друга… А ведь они, в самом начале пути, по крайней мере, шли за ним добровольно! История Нечаева, как ничья другая, буквально изобилует, это не преувеличение, зачарованными людьми, безоговорочно шедшими за ним, причем людьми самыми разными — от изнеженных баричей и восторженных курсисток до грубых солдат из равелина. Людям свойственно быть зачарованными чьим-нибудь статусом, удачливостью, положением — но ведь ничем этим реально не обладал бедный и бледный юноша с пухом еще вместо усов! «Сам худенький, безбородый, как мальчик, лицо серое, ногти обгрызены, а рот у него сводила судорога. И подумать только, что у этакой невзрачности — сила воли гигантская, гипнотическая!» — живописал молодого человека Ф. Волховский.

Разумеется, пытаться объяснять Нечаева, как и всякую крупную историческую фигуру, можно только будучи человеком весьма ограниченным. Наметить возможные пути ее осмысления, ибо осмыслять ее, хотим мы того или нет, придется — вот единственно посильная для исследователя задача.

С. Г. Нечаев

В чем самые очевидные, лежащие на поверхности, причины гипнотического влияния Сергея Нечаева на окружающих его людей? Во-первых, это безоговорочная, фанатическая, абсолютная преданность тому делу, работы на которое он требовал от всех остальных. Благодаря беспрецедентной преданности революции отождествление Нечаевым собственных интересов с ее интересами не вызывало у других активного отторжения. Он сам посвятил себя всего этому делу — и потому имеет право требовать того же от нас — так рассуждали, вернее сказать, это ощущали люди, оказавшиеся в сфере его влияния. «Привычно он, ночуя у нас, спал на голых досках, — вспоминал А. К. Кузнецов, член нечаевской организации, — довольствовался куском хлеба и стаканом молока, отдавая работе все свое время. Такие мелочи на нас, живших в хороших условиях, производили неотразимое впечатление и вызывали удивление». Эта гигантская воронка, водоворот, образующийся вокруг сильной, непокорной и целеустремленной личности в случае Нечаева выглядит особенно эффектно.

Во-вторых, Нечаев явился пионером и мэтром нового политического искусства, искусства провокации. Рассказывают, что в первую свою эмиграцию он специально рассылал «зажигательные письма» российским адресатам, желая, чтобы их схватила полиция: таким способом он пополнял ряды революционеров и недовольных.

Провокация как основа политики характерна для двадцатого и еще более для двадцать первого века, вся политика новейшего времени построена на провокации — от Тимишоары до российско-грузинской войны. Нечаев первый возвел провокацию в принцип, значительно опередив свое время, первым обществом спектакля, быть может, было общество «Народная расправа»… И здесь мы снова сталкиваемся с той же историей, что и в случае Лютера, что и в случае Марата: система берет на вооружение методы, изобретенные ее самыми непримиримыми противниками — и побеждает…

Назад Создать легенду Спектакль продолжается Вперёд