На том стою #
В начале 1521 года Лютера вызывают на Вормский сейм, назначенный свежеиспеченным германским императором Карлом Испанским. «Я войду в Вормс, даже если там будет столько же бесов, сколько черепиц на крышах», — эти слова Лютера, обращенные к предостерегавшим его, стали крылатыми. Но предостерегавшие беспокоились не только за Лютера. Они понимали, что в Вормсе он водрузит знамя гражданской войны.
На сейме Лютера злорадно встретил старый знакомый, «чудовище, именуемое Иоганн Экк». Указав на книги Лютера, разложенные по скамьям, чудовище спросило, он ли их написал. «Да, книги мои», — еле слышно отвечал Лютер.
Но даже после такого ответа Экк решил даровать ему шанс, спросив виттенбергского викария, не собирается ли он в таком случае отречься от чего-нибудь из написанного? Лютер попросил время на обдумывание. Не без ехидства заметив, что богослову, явившемуся на высочайший сейм как раз для того, чтобы отвечать на подобные вопросы, довольно странно до сих пор не определиться с ответами на них, Экк согласился дать Лютеру отсрочку.
Католическая церковь папы Льва, что ни говори, была в контексте эпохи такой либеральной! Мятежный Лютер, конечно же, был куда более нетерпим и свиреп, не говоря уже об его последователях — новое всегда более нетерпимо и свирепо, чем старое, только так оно может прорваться и утвердиться. Примечательно, однако, что многие псевдо-новые моменты у Лютера были скорее вызваны его упорством в самых что ни на есть старых заблуждениях. Только один пример: масштаб охоты на ведьм, развернутой во время Реформации (их было сожжено около миллиона, а ведь население Европы тогда было еще невелико), затмевает широко разрекламированные зверства католической Инквизиции. При этом именно Лютер выступает сознательным вдохновителем жесточайших гонений.
«Немецкая Реформация, — пишет уже цитированный нами Ницше — о, этот сын протестантского пастора чувствовал Реформацию как никто другой, — немецкая Реформация выделяется как энергичный протест отсталых умов, которые еще отнюдь не насытились миросозерцанием средних веков и ощущали признаки его разложения — необычайно плоский и внешний характер религиозной жизни — не с восхищением, как это следовало, а с глубоким недовольством. Со своею северной силой и твердолобием они снова отбросили человечество назад и добились Контрреформации, то есть католического христианства самообороны, с жестокостями осадного положения, и столь же задержали на два или три столетия полное пробуждение и торжество наук, как сделали, по-видимому, навсегда невозможным совершенное слияние античного и современного духа».
Интересно отношение Лютера к разуму, который он называл «продажной девкой сатаны». «Я не хочу слушать доводы рассудка! — заявил он как-то на одном из религиозных диспутов. — Бог выше всякой математики, и словам Божьим нужно с удивлением поклоняться».
Итак, отсрочка Лютеру была дана. Являлась ли его просьба элементом специально выбранной тактики или следствием минутной слабости, но она принесла ему пользу. Народ любит себя в роли свидетеля великих трагедий; на следующий день скопление толпы в зале, где должен был выступать крамольный теолог, оказалось столь велико, что слушать его сидя смог лишь император.
Отказываться от своих произведений Лютер не стал, заявив, что в полемике, конечно, ему приходилось перегибать палку в отношении отдельных личностей, но это единственное, о чем он может сожалеть. Стоя один перед собранием самой высокой знати, он в очередной раз воздал кесарево кесарю и божие богу. «Отвечай без уверток — отрекаешься ты или нет?» — возопил потерявший терпение Экк. «Поскольку Ваше величество и вы, государи, желаете услышать простой ответ, я отвечу прямо и просто, — сказал Лютер. — Если я не буду убежден свидетельствами Священного Писания и ясными доводами разума — ибо я не признаю авторитета ни пап, ни соборов, поскольку они впали в заблуждение и даже противоречат друг другу, — я не могу и не хочу ни от чего отрекаться, потому что нехорошо и небезопасно поступать против совести, а совесть моя Словом Божьим связана. Бог да поможет мне. Аминь».
Далее требовалось произнести ту же самую речь по латыни, что плохо получалось у провинциального монаха. Но исполнение формальности не имело особого значения. Непоколебимое упрямство Лютера произвело большое впечатление на собравшихся. Это был триумф. «Лютер в Вормсе — не основатель новой церкви, — пишет биограф Лютера Порозовская. — Он еще не замкнул своего учения в известные неподвижные рамки, не воздвиг на месте поверженного кумира — церковной традиции, нового кумира в виде буквы Писания, отступление от которой грозит вечным осуждением слишком пытливым умам. Лютер в то время лишь представитель самого чистого индивидуализма, и его речь, обращенная к представителям нации, является не только смелым вызовом Риму, как принято говорить, но торжественным провозглашением неведомого до сих пор принципа свободы совести, свободы мысли». Момент действительно весьма символический — и переломный.
«На сем стою». Склонить к компромиссу упрямого священника не удалось ни папе, ни императору. Вскоре он отбыл домой. Вслед полетел эдикт, объявлявший Лютера вне закона. По дороге в Виттенберг на экипаж Лютера напали. Вооруженные до зубов люди вытащили его из повозки и увезли в неизвестном направлении.
