Плен #

Последнее пленение Херонимо произошло 4 сентября 1886 г. На этот момент его группа состояла только из 16 воинов, 12 женщин и 6 детей. Американцы послали для переговоров со строптивым вождем некоего лейтенанта, но Херонимо желал говорить только с генералом Миллсом. Разумеется, генерал согласился. Вот как описывает сам Херонимо то, что произошло дальше:

«Я сразу же направился к генералу и рассказал ему, как несправедливо со мной поступили. Я также заявил ему, что все мы хотели бы вернуться в Соединенные Штаты, чтобы увидеть свои семьи, с которыми нас разлучили.

В ответ генерал Миллс произнес такие слова:

— Президент Соединенных Штатов послал меня поговорить с тобой. Он слышал о твоих стычках с бледнолицыми и считает, что если ты заключишь с нами договор, все твои неприятности кончатся. Херонимо, соглашайся на договор, и все устроится лучшим образом.

Потом генерал Миллс сказал, что отныне мы должны стать братьями. Воздев руки к небу, мы провозгласили, что договор наш нерушим. Мы также поклялись не причинять друг другу зла и не замышлять ничего плохого. После этого генерал долго говорил со мной, обещая всяческие блага, если я подпишу договор. Я не слишком доверял генералу Миллсу, но все же решил заключить договор, поскольку таково было желание президента Соединенных Штатов. Когда я спросил генерала об условиях договора, он сказал:

— Ты будешь взят под защиту правительства. Я построю тебе дом, и ты получишь много земли. Я дам тебе лошадей, коров, мулов и все необходимое в хозяйстве. У тебя будет много работников, и тебе не придется трудиться самому. Осенью я пришлю тебе одеяла и одежду, чтобы ты не страдал от холода зимой. Я приведу тебя туда, где много листьев, воды и травы. Ты будешь жить там со своей семьей среди людей твоего племени. Если ты согласишься подписать договор, то не пройдет и пяти дней, как ты вновь увидишь свою семью.

На это я возразил генералу Миллсу:

— Так говорят все военачальники. Это знакомая песня, и я не верю тебе.

— На этот раз я говорю правду, — сказал генерал Миллс.

Тогда я сказал:

— Генерал Миллс, я не знаю законов бледнолицых и обычаев тех мест, куда ты собираешься послать меня, и могу ненароком нарушить их.

— Пока я жив, никто тебя не тронет, — пообещал мне генерал Миллс.

И тогда я согласился подписать этот договор (С тех пор, как я стал пленником, меня уже дважды сажали в тюрьму за то, что я пил виски).

Мы вышли и стали посередине между солдатами генерала и моими воинами. На расстеленное одеяло мы положили большой камень. Наш договор скреплялся этим камнем и должен был сохранять свою силу, пока тот камень не рассыплется в пыль. Мы заключили договор и связали друг друга клятвой.

Этот договор не был нарушен мной ни разу, но генерал Миллс так и не выполнил своих обещаний.

Когда договор был заключен, генерал Миллс сказал мне:

— Брат мой, твои мысли по-прежнему направлены к войне, и ты думаешь, как убить меня. Я хочу, чтобы ты оставил эти помыслы, и душа твоя обратилась бы к миру.

Тогда в знак мира я сложил свое оружие, произнеся при этом:

— Я покидаю тропу войны и возвращаюсь к мирной жизни.

Генерал Миллс провел рукой по земле и сказал:

— Твои прошлые деяния будут стерты в нашей памяти, как эти следы на земле, и отныне для тебя начинается новая жизнь».

Либо генерал солгал, либо камень рассыпался. Вместе с людьми Херонимо всех чирикахуа, в том числе тех, кто спокойно жил в резервации (к тому времени их осталось всего 498 человек) погрузили в товарные вагоны и отправили в лагерь для военнопленных во Флориде. Перед этим в Вашингтоне президент принял тех соплеменников Херонимо из числа разведчиков-апачей, которые способствовали поимке строптивого вождя. Одного из них он даже наградил серебряной медалью. История умалчивает, успели они на тот же самый товарный поезд, или удостоились чести ехать отдельно, но их отправили в заключение вместе со всеми остальными.

То, что произошло, лишний раз подтвердило справедливость подозрений Херонимо относительно Белых Глаз и их намерений. Индейцы чирикахуа пробыли в заточении двадцать восемь лет. Когда в 1913 году, через четыре года после смерти Херонимо, их переселили в резервацию Мескалеро на юге Нью-Мексико, их количество насчитывало 265 человек, считая вместе с детьми, родившимися в заключении.

Заключенный, Херонимо продолжал оставаться вождем, пекущимся о благе своего народа. Желая смягчить своих мучителей, он объявил, что принимает христианство. Разумеется, для апачского шамана христианство представляло из себя не более чем унылый и тошнотворно умозрительный философский анекдот. В его мемуарах читаем: «Мы верили, что после нашей земной жизни наступит какая-то другая, но никто не говорил мне, что остается от человека после смерти. Много раз я видел, как умирают люди, как разлагаются их тела, но никогда мне не случалось видеть ту часть человека, которая называется душой. Я не представляю, что это такое, и никак не могу понять эту часть христианского учения». В этих же мемуарах он рассказывает, как «Усен повелел, чтобы Апач и его потомки навсегда поселились на западных землях».

«Когда я пришел в этот римский Вавилон, один из придворных старой блудницы в багрянице заставлял меня принять догмы ее, которые являются сплошными заблуждениями. И тогда я написал свой труд, посвятив его самому Папе. Я оставил этот проклятый город и вернулся в Иерусалим, покинул эти гнусные места, кишащие кабанами Ромула, бежал от этих бесчестных людей; я предпочитаю им обитель Марии, пещеру младенца Иисуса…»

Так писал за полторы тысячи лет до истории Херонимо его метафизический тезка, святой Иероним Стридонский. У них действительно было что-то общее в этом стремлении во что бы то ни стало уйти из Вавилона; свой единственный письменный труд — обильно цитированные ранее мемуары — Херонимо тоже посвятил Папе, Папе Американскому (индейцы называли президента Соединенных Штатов Великим Отцом). «Я верю в его честность и надеюсь, что он будет справедлив к моему народу», — говорит в своем посвящении Херонимо. Папой Американским был тогда Теодор Рузвельт. В 1905 году Херонимо обратился к нему, прося, чтобы его племя перевели на родину в Аризону. «Это моя земля, — говорилось в письме Херонимо, — мой дом, земля моего отца, на которую я теперь прошу позволить мне вернуться. Я хочу провести последние дни там и быть похороненным в горах. Если бы так случилось, я мог бы умереть в мире, чувствуя, что мои люди, возвращенные на родину, множатся, а не умирают, как сейчас, и что наше имя не исчезнет».

Ему отказали.

До конца своих дней он жалел, что сдался тогда. Этим он так и не смог спасти свой народ. «Нужно было остаться в горах и сопротивляться до конца», — то и дело повторял старик.

Херонимо надиктовывал свою биографию в 1907 году, все еще не оставив надежды добиться у Рузвельта свободы для своего племени. «Мы исчезаем с лица земли, и все же я не думаю, что существование наше было напрасным, иначе Усен не сотворил бы нас. Он создатель всех людских племен, и каждое из них появилось не случайно», — не без горечи диктовал Херонимо. Повествование вождя переводилось на английский и записывалось суперинтендантом Барретом, так что, увы, в полной мере первоисточником оно все-таки не является. Херонимо излагал только те эпизоды своей жизни, которые представлялись ему важными. В этом смысле самой трогательной в мемуарах была глава о Всемирной Выставке 1905 года в Сент-Луисе, куда его выпустили с высочайшего соизволения в качестве «экспоната индейца» (как видите, много веков спустя открытия Колумбом Америки его лексика ничуть не устаревала). Американцы уже тогда обладали великим талантом делать из всего шоу. Старый джентльмен пользовался большой популярностью и нередко зарабатывал на своих автографах «до двух долларов в день, так что домой я вернулся богатым — никогда раньше у меня не было таких денег».

«В одном из представлений люди весьма странного вида в красных шапках и с какими-то особенными саблями все время рвались в бой. Наконец их хозяин разрешил им сразиться друг с другом. Размахивая саблями, они пытались ударить противника по голове, и я ожидал, что оба будут ранены и, может быть, даже убиты, однако бойцы остались невредимы. С такими нелегко сражаться врукопашную.

В другом представлении можно было видеть необыкновенного негра. Его хозяин крепко связывал ему руки, а потом привязывал к стулу. Он был опутан так надежно, что, казалось, ему никогда не освободиться. Однако хозяин дал ему именно такое приказание.

Покрутившись немного на стуле, негр встал на ноги. Веревки по-прежнему были завязаны, однако сам он был свободен. Непонятно, как ему это удалось. Наверное, он обладал какой-то чудодейственной силой — ведь ни один человек не смог бы освободиться от таких пут своими собственными силами.

В другом месте был установлен помост, на котором стоял человек и что-то говорил зрителям. Потом на краю помоста поставили корзину, покрытую красной материей, и в нее забралась какая-то женщина. Человек, говоривший с публикой, взял длинную саблю и несколько раз проткнул корзину сбоку и сверху через материю. Я слышал, как сабля пронзает тело женщины, и сам хозяин сказал, что она мертва. Но когда с корзины сняли материю, женщина вышла из нее целая и невредимая, и улыбаясь сошла с помоста. Интересно, как ей удалось так быстро оправиться и почему она не умерла от ран?

Медведи никогда не казались мне особо сообразительными, вероятно, потому, что мне раньше не доводилось видеть их белых собратьев. В одном из представлений выступал белый медведь, умный, как человек. Он делал все, что ему приказывали: носил бревно на плече, как это делают люди, а потом опускал его на землю. Медведь проделывал множество всяких штук и, казалось, понимал все, что ему говорит его хозяин. Наверное, ни одного гризли не удалось бы научить ничему подобному.

Однажды мои сторожа привели меня в маленький домик с четырьмя окошками. Когда мы уселись, домик сдвинулся с места и поехал по земле. Сторожа стали показывать мне всякие любопытные вещицы, которые были у них в карманах, а потом попросили посмотреть в окно. Выглянув наружу, я со страхом увидел, что наш домик висит высоко в воздухе, а люди внизу кажутся не больше муравьев. Посмеявшись над моим испугом, мои спутники дали мне стеклянную трубку, через которую я мог видеть горы, реки и озера (раньше у меня часто бывали такие трубки — я забирал их у убитых офицеров). Так высоко в воздух мне еще не приходилось забираться, и я решил посмотреть на небо. Однако звезд не было видно, а на солнце было больно смотреть. В конце концов я отложил эту трубку. Надо мной посмеивались, и я тоже стал смеяться вместе со всеми. Потом мне велели выходить и, посмотрев в окно, я увидел, что мы вновь оказались на земле. Уже снизу я наблюдал, как множество таких домиков снует вверх и вниз, но никак не мог понять, каким образом они передвигаются.

В другой раз, когда мы были на представлении, вокруг стало темнеть. Спустилась ночь — я почувствовал, что воздух стал влажным. Вскоре раздался гром и засверкали самые настоящие молнии, они вспыхивали прямо над нами. Я вскочил и хотел было бежать, да только не знал, где там выход. Мои спутники остановили меня, и мне пришлось остаться. На помост вышли какие-то странные маленькие люди. Взглянув наверх, я увидел, что тучи рассеялись и на небе горят звезды. Маленькие люди на помосте вели себя как-то не по-настоящему и вызывали во мне только смех. А все, кто сидел вокруг нас, почему-то смеялись надо мной».

…«Наверное, здесь не обходится без колдовства»…

Конец рассказа о выставке трогателен особо:

«Я рад, что побывал на выставке. Там я увидел много интересного и хорошо узнал белых людей. Они очень добры и миролюбивы. За все это время никто ни разу не тронул меня. Будь я среди мексиканцев, мне постоянно пришлось бы защищаться.

Жаль, что люди моего племени не смогли побывать там».

Ближе к концу жизни Херонимо режим заключения живой легенды значительно ослабили. В одну из ночей зимы 1909 года, возвращаясь домой (как утверждают некоторые источники, после хорошей попойки), он упал с лошади и довольно долго пролежал в канаве с холодной водой. Это привело к воспалению легких, и через несколько дней он скончался.

Умирая, он называл имена своих воинов.