«Кончать с теорией и становиться практиком» #
«Около 19.00 8 ноября Саблин В. М. обманным путем увлек командира корабля капитана 2-го ранга Потульного А. В. в гидроакустический пост, захлопнул люк и закрыл на замок, чем изолировал командира от личного состава. В дальнейшем вход в помещение, где был изолирован командир, находился под охраной ближайшего сообщника Саблина — матроса Шеина А. Н.»
«После изоляции командира корабля Саблин собрал 13 офицеров и 13 мичманов в мичманской кают-компании, изложил вынашиваемые с 1963 года мысли об имеющихся, по его мнению, нарушениях законности и справедливости в советском обществе. При этом он демагогически использовал общеизвестные недостатки, о которых сообщается в советской печати (отдельные факты злоупотреблений в торговле, нехватка некоторых товаров, нарушения правил приема в вузы, случаи очковтирательства и приписок, бюрократизма и использования служебного положения в личных целях и др.). Саблин преподносил все это как проявление отхода партии и правительства от ленинских положений в строительстве социализма».
Это — выдержки из совершенно секретного доклада комиссии, сформированной по приказу тогдашнего министра обороны СССР маршала А. А. Гречко «для расследования случая неповиновения, имевшего место 8 — 9 ноября 1975 года на большом противолодочном корабле «Сторожевой» 128-й бригады ракетных кораблей Балтийского флота».
Итак, в мичманской кают-компании, один перед двадцатью шестью (двадцатью девятью, по другим сведениям) офицерами и мичманами, Валерий Саблин объявляет, что взял командование кораблем на себя и поведет его в Кронштадт, а потом в Ленинград, — с тем, чтобы с борта корабля, ставшего теперь независимой территорией, объявить четвертую коммунистическую революцию. Бросить якорь он предполагал рядом с легендарной «Авророй». Технические возможности корабельной радиоаппаратуры позволяли связаться с кронштадтскими и ленинградскими военными моряками и выступить перед сухопутными «трудящимися». Саблин надеялся на их солидарность («стоит только начать!»), которая поможет ему добиться выступления на телевидении, а уж после этого выступления революция начнется повсюду. «Надо разбудить народ от политической спячки!» — написал замполит в объяснительном письме, оставленном запертому в гидроакустической рубке капитану. На концертах корабельной самодеятельности они любили петь дуэтом…
После парада «Сторожевой» должен был идти на ремонт, поэтому весь его боезапас находился на берегу. Саблин решил, что это должно лишний раз продемонстрировать его благие намерения. Трудно сказать, чего было больше в плане Саблина — авантюризма или наивности. Впрочем, историю двигают вперед именно наивные авантюристы, иногда удачливо, чаще всего — неудачливо.
Изложив перед оторопевшими офицерами свой план, Саблин потребовал их поддержки. Офицеры напряженно молчали. Их меньшая часть, люди из числа наиболее близких замполиту, заявили о его поддержке. Остальным Саблин предложил отсидеться во время мятежа под замком, позволив умыть таким образом руки; защитники отечества с готовностью согласились.
Цитированный нами в самом начале вице-адмирал Корниенко рассказывает об этом совсем странно:
«Как только командир спустился по трапу в помещение, Саблин закрыл переборку на замок. Тут же рядом находился библиотекарь, он же по совместительству киномеханик старший матрос Шеин. Саблин приказал ему никого не допускать к командиру и вооружил его пистолетом. Осмотревшись в помещении, командир обнаружил матрац, одеяло. Здесь же лежала записка: “Извини, я не мог иначе. Придем к месту назначения, ты вправе будешь решать свою судьбу сам”. И подпись: “Саблин”
<…>
Находясь изолированным в рубке, капитан 2 ранга Потульный пытался освободиться, стучал в переборку, пытаясь уговорить Шеина выпустить его: “Скажи, Шеин, ты почему пошел на это? Ведь это преступление, Шеин…” Старшина 2 статьи Поспелов и матрос Нобиев попытались освободить командира. Но вмешались трое пьяных мичманов, завязалась драка. Потульный остался взаперти.
Личный состав не знал, что командир арестован, а когда это стало известно, предпринял все возможное, чтобы его освободить. Но вскоре по корабельной трансляции последовала команда: “Офицерскому и мичманскому составу собраться в кают-компании”.
Первое, что спросили офицеры у замполита: “Где командир?”
— Командир приболел. Лежит в своей каюте. Он меня поддерживает. Мне поручил выступить перед вами, — соврал Саблин.
— А зачем ты дал пистолет Шеину? Это же преступление…
— Он без патронов, — отвечал Саблин. — Я собрал вас, чтобы сообщить: корабль сегодня совершит переход на Кронштадтский рейд, там по требованию экипажа должен выступить один из матросов и заявить, что положение в голодной стране катастрофическое. Нас должна услышать вся страна. Это изложено в обращении “Всем, всем!” и в телеграмме членам Политбюро. Каждый офицер и мичман должен высказать свое мнение…
“За” высказались три лейтенанта и несколько мичманов. Всех, кто был не согласен и выступил против, под угрозой оружия Саблин и Шеин закрыли в трюме».
В этой истории весь офицерский состав корабля выглядит, мягко говоря, нелепо. Судите сами: Саблин запирает в рубке Потульного, для верности приставляя к нему матроса с пистолетом. Первое, что спрашивают у замполита офицеры — «Где командир?» Как следует из их следующего вопроса («А зачем ты дал пистолет Шеину? Это же преступление»), им и без того известно, что командир изолирован и охраняется вооруженным матросом. Допустим, первый вопрос был чисто риторическим. Но самое интересное следует дальше. Саблин объявляет им, что пистолет Шеина разряжен, а далее они вдвоем с Шеиным, «под угрозой оружия», т.е. этого самого разряженного саблинского пистолета, запирают в трюме довольно внушительное количество несогласных — сильных и здоровых офицеров, надо полагать, вооруженных личным оружием. Особенно интересно здесь раздвоение личности Шеина, который ухитрился одновременно сторожить капитана и гонять своим угрожающим оружием корабельное офицерство.
Разгадка совсем не героического поведения офицеров, испугавшихся, если верить вице-адмиралу, идеалиста-замполита и молоденького матросика, довольно проста. В отличие от Саблина, твердо знавшего, во имя чего он затевает свое рискованное предприятие, и чем он в этом предприятии рискует, они воспринимали свою службу чисто механически, боясь взять на себя инициативу и ответственность даже тогда, когда это было жизненно необходимо.
Однако и среди них нашелся смельчак. Господа офицеры обреченно, как овцы, топали в загон, но старший лейтенант Фирсов смог бежать с корабля. Он перебрался на борт находившейся рядом подводной лодки и доложил ситуацию.
Командир подлодки, капитан второго ранга Светловский, хорошо знал Саблина и не смог сразу поверить Фирсову. Он знал Валерия Михайловича как человека весьма перспективного и порядочного, находившегося на хорошем счету у начальства. В апреле 1975 года Саблин был одним из первых в Военно-Морском Флоте награжден орденом «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР» 3-й степени, в ближайшее время его собирались назначить замполитом одного из самых крупных военных кораблей…
Тем временем Саблин обратился к матросам. Что он им сказал? Сохранились магнитофонные записи его обращения к экипажу корабля, наиболее подробно их цитирует Бар-Бирюков.
«Всем! Всем! Всем! Товарищи, прослушайте текст выступления, с которым мы намереваемся выступить по радио и телевидению. Наша цель — поднять голос правды… Наш народ уже значительно пострадал и страдает из-за своего политического бесправия…»
«Только узкому кругу специалистов известно, сколько вреда принесло и приносит волюнтаристские вмешательства государственных и партийных органов в развитие Вооруженных Сил и экономику страны, в решение национальных вопросов и воспитание молодежи… Предполагается, что, во-первых, нынешний госаппарат будет основательно очищен, а по некоторым узлам — разбит и выброшен на свалку истории, так как глубоко заражен семейственностью, взяточничеством, карьеризмом, высокомерием по отношению к народу. Во-вторых, на свалку должна быть выброшена система выборов, превращающая народ в безликую массу. В-третьих, должны быть ликвидированы все условия, порождающие всесильность и бесконтрольность гос- и партаппарата со стороны народных масс».
«Напряженно и долго думая о дальнейших действиях, принял решение: кончать с теорией и становиться практиком. Понял, что нужна какая-то трибуна, с которой можно было бы начать высказывать свои свободные мысли о необходимости изменения существующего положения дел. Лучше корабля, я думаю, такой трибуны не найдешь. А из морей лучше всего — Балтийское, так как находится в центре Европы… Никто в Советском Союзе не имеет и не может иметь такую возможность, как мы, — потребовать от правительства разрешения выступить по телевидению с критикой внутреннего положения в стране».
«Мы твердо убеждены, что необходимость изложить свои взгляды на внутреннее положение в стране, причем чисто критического плана по отношению к политике Центрального Комитета КПСС и Советского правительства, имеется у многих честных людей в Советском Союзе».
«Те, кто не хочет принять в них участие, может сойти на берег на корабельном катере».
«После его выступления началось всеобщее воодушевление. То, о чем мы толковали меж собой в курилках, вдруг прозвучало во всеуслышание. Это было как праздник. Чувство достоинства пробудилось в каждом. Мы людьми себя почувствовали», — говорил позднее на следствии храбрый матрос Шеин. Матросы поддержали своего замполита фактически единогласно. Не следует думать, однако, что все они шли за ним столь же осознанно и восторженно, как Шеин; скорее всего, у большинства просто сказалась старая армейско-флотская привычка не раздумывая подчиняться вышестоящему.
«Сторожевой» снялся с якоря и вышел в Рижский залив.
