Самое непокорное племя #

Херонимо, последний вождь апачей, родился где-то между 1823 и 1829 годами на территории нынешнего Нью-Мексико, принадлежавшего тогда мексиканцам. Настоящее имя его было весьма прозаично: один из самых грозных индейских вождей звался Гойатлай, что означает «Тот, Кто Зевает». Кто, когда и почему назвал его Херонимо, остается тайной. Наиболее распространенная версия гласит, что испуганные мексиканцы часто вспоминали святого Иеронима, заметив на горизонте конницу апачей Гойатлая. Однако и она весьма сомнительна, хотя бы потому, что не дает объяснения, почему при виде апачского вождя мексиканцы кричали именно «Sancto Heronimo!» а не «Sancto Jago Compostello!», допустим. Как бы там ни было, мексиканцам действительно было страшно, и действительно, под именем Херонимо вождь апачей Гойатлай вошел в историю.

Апачи были одним из самых воинственных, если не самым воинственным индейским племенем и весьма отличались этим от остальных индейцев. Апач на языке Юма и означает «человек, который сражается». Поэтому бледнолицему завоевателю было не так просто подавить апачей своими агрессией и жестокостью, как он это сделал с другими племенами. Апачи представляли собой своеобразный индейский спецназ: они в совершенстве владели искусством войны и умели выживать в самых трудных условиях, буквально сливаясь с природой. Кроме того, они обладали важной способностью учиться у своих бледнолицых врагов, быстро заимствуя у них приемы и методы ведения боя. За весь период колонизации испанцам так и не удалось распространить свою власть на апачские территории; именно апачи остановили их экспансию на север. Позднее американские военные назовут их «лучшими бойцами, которых знала история». Среди американцев будет ходить пословица: «Замечаешь признаки присутствия апачей — будь настороже. Не замечаешь их вовсе — будь настороже вдвойне».

Херонимо был апачем до мозга костей. «Светило солнышко, ветер раскачивал мою колыбель, а над головой шелестела листва — так начиналась жизнь у всех индейских детей, — рассказывал он о своем младенчестве. — Когда я подрос, мать поведала мне легенды нашего народа. Я услышал о небе и солнце, луне и звездах, тучах и бурях. Она научила меня опускаться на колени и молиться Усену, чтобы он даровал мне силу, здоровье, мудрость и свое покровительство. Мы никогда не просили Усена наказать наших обидчиков, предпочитая расправляться с ними самостоятельно. Нам внушали, что Усену нет дела до людских ссор».

Отец Херонимо Таклишим (Серый) умер, когда тот был еще ребенком. Мать никогда более не вышла замуж, хотя по законам племени это ей не возбранялось; заботу о ней юный Гойатлай принял на себя.

В 1846 году Херонимо был впервые допущен на совет воинов. Теперь он официально мог выходить на тропу войны вместе с другими мужчинами племени и был счастлив этим. «Но самой главной радостью, — вспоминает Херонимо, — было то, что теперь я мог жениться на прекрасной Элоуп, дочери Нопосо. Я давно был влюблен в эту стройную и нежную девушку. Поэтому, лишь только совет пожаловал мне это право, я сразу же отправился к ее отцу, чтобы поговорить о своих намерениях. Но, вероятно, ему не было дела до нашей любви, а может быть, он просто не хотел отпускать от себя Элоуп, ибо она была послушной и любящей дочерью, — так или иначе, он запросил за нее очень много лошадей. Я ничего не ответил, но через несколько дней появился перед его вигвамом с целым табуном лошадей и забрал Элоуп с собой. В нашем племени этого было достаточно, чтобы считаться мужем и женой». Лошади, скорее всего, были угнаны у ненавистных мексиканцев — такое было в порядке вещей.

В эти же годы происходили другие знаковые для жизни Херонимо и его народа события, над которыми тогда он, видимо, не очень сильно задумывался. Шла война 1846—1848 гг. между Мексикой и Соединенными Штатами Америки. В результате этой войны север Мексики отошел к американцам. Теперь апачи стали проживать по обе стороны американо-мексиканской границы.

Знакомство с американцами произошло не сразу. Главными врагами по-прежнему оставались мексиканцы; в те времена они платили сто долларов за скальп взрослого мужчины-апача, пятьдесят — за скальп женщины и двадцать пять — за скальп ребенка.

Летом 1858 года мексиканцы предложили апачам перемирие. «Находясь в состоянии мира со всеми мексиканскими поселениями и соседними индейскими племенами, мы отправились на юг, в Старую Мексику, чтобы заняться торговлей, — вспоминал Херонимо. — Все племя Бедонкое двинулось через Сонору по направлению к Каса-Гранде, но, не дойдя немного до места, остановилось в другом мексиканском городе, который индейцы называли Каскийе. Здесь мы задержались на несколько дней, раскинув лагерь за городом. Каждый день, уходя в город торговать, мы оставляли в лагере небольшой караул, чтобы никто не тронул женщин и детей и не позарился на наши запасы и оружие.

Однажды, возвратившись в лагерь после полудня, мы обнаружили там лишь нескольких женщин и детей, которые рассказали нам, что здесь побывали мексиканцы из другого селения. Они перебили караул, захватили лошадей и оружие, уничтожили все наши запасы и убили множество женщин и детей. Мы быстро разошлись и скрывались поодиночке до наступления ночи, чтобы позже собраться вместе в условленном месте — в чаще леса на берегу реки. В молчании появлялись один за другим индейцы. Мы выставили часовых и пересчитали оставшихся в живых. И тут я узнал, что вся моя семья погибла: и престарелая мать, и молодая жена, и трое детишек. Было темно, и никем незамеченный, я молча пошел к реке. Не знаю, сколько времени простоял я там в одиночестве, но когда воины стали собираться на совет, я занял среди них свое место.

Той ночью я не проронил ни слова, когда обсуждались наши дальнейшие действия. Положение было слишком безнадежно. Лишенные оружия и припасов, мы находились на чужой земле, окруженные со всех сторон мексиканцами. У нас осталось всего восемьдесят воинов, и рассчитывать на успешное ведение войны было нельзя. Поэтому наш вождь Мангас-Колорадо приказал всем возвращаться домой, в Аризону, оставив убитых непогребенными.

Я стоял неподвижно, пока все не ушли, не зная, что предпринять: оружия у меня не было, да и сражаться я был тогда не в силах. Даже похоронить своих родных мне не было дозволено. Я не стал молиться и так ни на что и не решился — жизнь потеряла для меня всякий смысл. В конце концов, я молча побрел вслед за своим племенем, и шум шагов отступающих апачей указывал мне путь.

На следующее утро индейцы подстрелили немного дичи и мы остановились, чтобы подкрепиться. Я не охотился и ничего не ел. Никто не заговаривал со мной, и я тоже хранил молчание — любые слова здесь были бы излишни.

Два дня и три ночи мы шли без передышки, останавливаясь только для еды. У мексиканской границы мы разбили лагерь и два дня отдыхали. Здесь я впервые принял пищу и заговорил с теми, кто тоже потерял родных. Однако никто в нашем племени не понес столь большой утраты, какая постигла меня, ибо я потерял все.

Через несколько дней мы вернулись в свое селение. В нашем типи по-прежнему висели украшения, сделанные Элоуп, и везде были разбросаны игрушки наших малышей. Я сжег все это вместе с типи. Типи моей матери я тоже предал огню, а ее вещи уничтожил».

Рассказывают, что вскоре после этого Херонимо получил свое первое знамение. Он сидел, горюя, в одиночестве, когда голос Силы назвал его по имени четыре раза — число четыре священно для апачей, — и сказал: «Ни одно ружье не убьет тебя. Я отведу пули из ружей мексиканцев, в них останется лишь порох. Я направлю твои стрелы». Сам Херонимо об этом никаких свидетельств не оставил, хотя известно, что он преуспел в магических практиках и был впоследствии не только вождем, но и шаманом, верховным жрецом племени. Молчание Херонимо неудивительно, поскольку такого рода искусства всегда были весьма секретными и не подлежали огласке, тем более среди бледнолицых врагов. Господин, посетивший Херонимо в начале двадцатого века, вспоминал, что торс старика был испещрен шрамами от пуль. Прикладывая к ране камешек, этот воинственный индеец воспроизводил губами звук выстрела, а потом выбрасывал камешек, крича: «Пули не могут убить меня!»

После резни в Каскийе, американцы называют этот город Джаносом, на совете племени было решено отомстить мексиканцам. Херонимо поручили обратиться за помощью к племенам чирикахуа и недни, призвав их вступить на тропу войны.

«Сородичи, — говорил Херонимо, выступая перед этими племенами, — вы уже знаете, что сделали с нами мексиканцы без всякой причины и повода. Мы с вами связаны узами родства, и все мы такие же люди, как мексиканцы. Мы можем возвратить им то зло, которое они причинили нам. Поднимемся и нападем на них в их же собственных домах — я поведу вас на их селения и сам буду сражаться в первых рядах. Прошу вас, последуйте за мной, и мы отомстим мексиканцам за их злодеяния. Откликнитесь ли вы на мой призыв? Да, теперь я вижу, вы все готовы идти с нами».

В первой же битве с мексиканцами Херонимо, как больше всех пострадавшему от них, предоставили честь возглавить индейские войска. Неуязвимый для пуль, он сражался как лев, вселяя ужас в своих врагов. Исход битвы Херонимо описывает так: «Над полем сражения, залитым кровью и усеянным трупами мексиканцев, раздался мощный боевой клич. Залитый кровью врагов, с завоеванным оружием в руках, я стоял на поле брани, упиваясь радостью победы и справедливого возмездия. Воины окружили меня и провозгласили вождем апачей. Я отдал приказ снять с убитых скальпы».

Многие годы апачи продолжали свои набеги. Достаточно было нескольких мужчин племени, чтобы держать в страхе целые города. Так, например, летом 1862 года Херонимо выступил против мексиканцев с двенадцатью, а год спустя — только с тремя воинами. Летом 1865 года он предпринял вылазку на мексиканскую территорию в сопровождении четырех человек. В своих деяниях он не знал больше ни жалости, ни сострадания. Большинство его маленьких блицкригов увенчалось успехом.

«В своих многочисленных столкновениях с мексиканцами, — говорил Херонимо, — я получил восемь ран: в правой ноге над коленом до сих пор сидит пуля, прострелено левое предплечье, на правой ноге под коленом шрам от сабельного удара, на голове рана от удара прикладом, след пули в углу левого глаза, пулевые раны в боку и в спине. Сам я убил множество мексиканцев. Не знаю сколько, ибо я часто не считал их. Среди них были такие, которых и не стоило считать».