Спектакль продолжается #

Ускользнув из лап полиции, безжалостный убийца и великий комбинатор вновь скрылся за границу, где был принят в распростертые объятия Огарева и Бакунина. Герцен умирал в Париже, физически и духовно он уже был далек от причуд старых друзей. А старики, худо осведомленные об истории с Ивановым, были искренне рады своему «Бою».

Бой продолжил их мистифицировать с удвоенной энергией. Он требовал, чтобы все их силы отныне были отданы революционной работе с Россией. Нуждающийся Бакунин заявил, что не может посвятить себя этой работе без определенных материальных гарантий. Пообещать их старику для Нечаева ничего не стоило; по такому случаю он придумал легенду о том, что в распоряжении Комитета имеются необходимые средства, обещанные неким помещиком, продающим собственное имение для помощи социальным борцам. Помещика и его имения, само собой, не существовало и в помине.

Для того чтобы обеспечить свое существование, Бакунин еще до приезда Нечаева взялся за перевод «Капитала» Маркса, и теперь был связан известными обязательствами. Сергей Геннадиевич пообещал Михаилу Александровичу избавить его от этих обязательств, и вскоре студент Любавин, которому Бакунин обещал перевод, получил письмо от «Бюро иностранных агентов русского революционного общества “Народная расправа”». В письме, в частности, говорилось:

«…М. Г., вполне уверенные что вы, понимая с кем имеете дело, будете так обязательны, что избавите нас от печальной необходимости обращаться к вам вторично путем менее цивилизованным. Мы предлагаем вам:

1. Тотчас по получении сего послания, телеграфировать Б[акуни]ну о том, что вы снимаете с него нравственную обязанность продолжения перевода.
2. Тотчас же послать к нему подробное письмо с приложением сего документа и конверта, в котором он получен.
3. Тотчас послать письмо к ближайшим нашим агентам (хотя на известный вам женевский адрес), в котором известить что предложение Бюро за № таким-то вами получено и выполнено.

Строго аккуратные по отношению к другим, мы рассчитываем в который день вы получите это письмо; предлагаем в свою очередь и вам быть не менее аккуратным и не замедлить выполнением, чтобы не заставить прибегать к мерам экстренным и потому немного шероховатым.

Смеем уверить вас, м. г., что наше внимание к вам и вашим поступкам с этого времени будет несравненно более правильным. И от вас самих зависит, чтоб дружественные отношения наши росли и крепли, а не обращались в неприязненные».

Помноженная на полнейшую аморальность, бешеная энергия Нечаева была направлена теперь на освоение эмигрантского пространства: он понимал, что в России окажется не скоро. Огарев и Бакунин сделались окончательно фигурами в игре молодого прохвоста. Он пользовался их авторитетом безо всякого почтения и безо всяких сомнений обманывал их, когда ему это было выгодно, рылся тайком в их бумагах, стравливал их друг с другом и с остальными, предусмотрительно крал компрометирующие их письма, короче, мутил воду так, как только он умел ее мутить. Совершенно очевидно, что этих кумиров социалистической мысли и столпов освободительного движения Нечаев воспринимал, в терминах «Катехизиса», как «революционеров второго и третьего разрядов, то есть не совсем посвященных», как «часть общего революционного капитала, отданного в его распоряжение». Не в последнюю очередь распоряжаться этим «капиталом» столь долгое время удавалось потому, что и на себя Нечаев смотрел, «как на капитал, обреченный на трату для торжества революционного дела». Лживость, основанную на фанатизме, всегда особенно трудно распознать. Но далее он поступал уже не по собственному «Катехизису», в котором было сказано, что революционер обязан смотреть на себя «только как на такой капитал, которым он сам и один, без согласия всего товарищества вполне посвященных, распоряжаться не может». Сергей Геннадиевич распоряжался собой в одиночку, пайщиков, которые бы устраивали его, достойных посвящения хотя бы вполне, он так и не нашел.

Помещик, продавший имение во имя свободы, равенства и братства, существовал лишь в истории, придуманной для Бакунина; пришла пора озаботиться материальными средствами. Сергей Геннадиевич нацелился на вторую половину фонда Бахметьева; мудрый и трезвый Герцен к тому времени уже умер, и с помощью Огарева Нечаев смог получить опосредованный доступ к деньгам. На эти деньги Нечаев замыслил продолжить издание «Колокола». Этот журнал, основанный Герценом, был престижнейшим, как мы бы сейчас сказали, брэндом русского освободительного движения, и Нечаев намеревался использовать этот брэнд по максимуму.

Издание «Колокола» явилось одним из самых знаменательных этапов второй информационной войны, развернутой Нечаевым из заграницы против самодержавия. Всего при Нечаеве вышло шесть номеров журнала.

Именно в этот период в его жизни появилась Наталья Александровна Герцен.

Историки до сих пор ломают головы над тем, любил ли он ее на самом деле или желал эффективно использовать, как использовал всех остальных; нечего говорить, что Тата, как называли ее близкие, с ее славной фамилией и доступом к бахметьевским деньгам была бы Нечаеву очень полезна. Ну а что если это было и то и другое? Сохранились трогательные письма железного человека к дочери VIP’а революции. «Не много у меня светлых минут в жизни, — писал Нечаев, — прошлое мое бедно радостями. Не отравляйте же и теперь подозрением самое чистое, высокое, человеческое чувство». И все же весь характер его деятельности был таков, что подозрения не могли не возникнуть, и сегодня уже никто не скажет наверняка, что в действительности скрывалось за признаниями в любви — настоящее чувство или холодный расчет?

Подозрения возникали не у одной Таты. Бакунин и Огарев также чувствовали, что не могут более не только закрывать глаза на проделки «Боя», но и просто смотреть на эти проделки сквозь пальцы. Многие люди в русской эмиграции смотрели на кипучую деятельность, развитую Нечаевым, более чем недружелюбно. В своем революционном строительстве он явно и очевидно перегибал палку — не перегибать палку Сергей Геннадиевич не умел. И когда в Женеву приехал революционер Лопатин, специально с целью развенчания нечаевских мистификаций, «общественное мнение» уже было готово к этому.

Разрыв Нечаева с Бакуниным был неизбежен, и разоблачения Лопатина только ускорили его.

«Последний замысел его, — писал Бакунин в частном письме, — был ни больше, ни меньше, как образовать банду воров и разбойников в Швейцарии, натурально с целью составить революционный капитал. Я его спас, заставивши его покинуть Швейцарию, так как он непременно был бы открыт, он и его банда в продолжение нескольких недель; он бы пропал, — погубил с собою и нас. Его товарищ и сообщник Серебренников открытый мерзавец, лгун с медным лбом, без извинения, без прощения фанатизмом. Передо мною свершились многочисленные покражи бумаг и писем, которые он сделал».

Архив Нечаева, который он захватил с собой, доставил еще немало хлопот Бакунину, Огареву и Тате Герцен. Их личностями архив не ограничивался; судя по описаниям, это было нечто грандиозное, одних только фотографий различных попавших в его поле деятельности революционеров было более двухсот, снабженных характеристиками в духе дурацкого советского телесериала «Семнадцать мгновений весны». Архив был уничтожен по наводке самого Сергея Геннадиевича после его ареста.